Пресс-центр
Михаил Титов: В Афганистане мы попали под обстрел
Беседовать с директором СДЮШОР московского «Динамо» Михаилом Титовым в его рабочем кабинете – сущая мука. То перекличку устроят мобильный и рабочий телефоны, то зайдет очередной родитель с просьбой подписать переход своего чада в динамовскую школу, то подчиненные Михаила Федоровича попросят его решить какой-то срочный вопрос. Тем удивительнее, что прерываясь на неотложные дела, Титов, словно не замечая отвлекающих маневров, начинает точно с того места, где он прервал свой рассказ. Впрочем, удивляться этому как раз и не стоило, учитывая, где работал Михаил Федорович после завершения хоккейной карьеры. Однако не будем забегать вперед.
– Вы появились на свет практически через четыре года после окончания Великой Отечественной войны. Какие остались воспоминания о послевоенном детстве?
– Мы жили в милицейских бараках на шоссе Энтузиастов. Я ведь потомственный милиционер – отец у меня был старшиной кавдивизиона. Барак представлял собой двухэтажное здание с двумя подъездами. На каждой лестничной клетке находились две многокомнатные квартиры. Заходишь в коридор – там четыре комнаты. Одна кухня на всех. Туалет – за
– Спорт в детстве занимал большое место?
– Огромное. Рядом с бараками находилось какое-то заброшенное колхозное поле. Там сделали футбольные ворота. Гоняли мяч всем двором. А зимой заливали каток. Делали борта из пивных и молочных ящиков. Проводили на том поле все свободное время. Недалеко от нас еще была конно-спортивная школа «Буревестник». Там мы занимались с лошадьми. Вообще у меня насыщенное детство было. Недалеко от нас находился перегон железной дороги, где часто останавливались поезда с арбузами, дынями. Всей шпаной, как положено, мы навещали это место. Несколько раз чуть под колеса не попадали. Доводилось участвовать и в драках. Мы жили на стыке Владимирской улицы и Сокольников. Тогда были такие времена, что ребята с разных районов постоянно выясняли отношения: шли скандалы за отвоевание территории, из-за девчонок или ворованных голубей. Иногда в драках доходило даже до использования камней. Отчаянные были времена. Но это все, конечно, ребячество.
– Вы сказали, что отец ваш работал в милиции. А мама?
– Мама всю жизнь проработала в одном оборонном НИИ. Она делала опытные электронные образцы для военной техники. В свое время, кстати, она изготовила какой-то уникальный прибор, за который ей вручили памятные подарки, большой оклад дали.
– Как родители относились к увлечению спортом?
– Да у них своих дел хватало. Хотя однажды мне здорово от них попало. Я тогда занимался в секции завода «Серп и Молот», играл за первую команду мальчиков. В одной игре на Ширяевом поле Женька Кухарж, который тогда выступал за «Спартак», а позже стал чемпионом СССР в составе «Крыльев Советов», клюшкой случайно разбил мне лицо. Крови было много. Мне все заклеили, бинт наложили. Он весь кровью был пропитан. В таком виде я и приехал домой. Родители, увидев меня, тут же отняли форму. Еще и отлупили. Отец кричал: «Тебя вообще могли там изуродовать. Без глаза остался бы! Да и учебу совсем запустил с этим хоккеем». Мать отцу поддакивала. Через день на «Серпе» была тренировка. Я пошел к матери, потому что она у нас была главой семьи. Пообещал, что в школе буду хорошо учиться, только пусть мне разрешат заниматься. Мать заплакала и сказала: «Если очень хочешь, то иди». И отдала мне форму. После этого мне уже никто был не указ. Даже отец.
– А позже родители следили за вашими хоккейными успехами?
– Им некогда было. Мать вообще узнала, что я серьезно занимаюсь хоккеем, только в 1968 году, когда я забросил за «Динамо» свою первую шайбу на приз «Советского спорта». Когда мама пришла домой, она мне показала газету и, указав на фамилию «Титов», спросила: «Это кто?» Потом оказалось, что ей сослуживцы принесли газету и поинтересовались, не мамин ли это родственник.
– А как вы оказались в московском «Динамо»?
– Команда нашего года на «Серпе и Молоте» была очень даже неплохой. Мы становились чемпионами Москвы среди мальчиков по футболу. Занимали, по-моему, второе место по хоккею. Часто «рубились» с динамовским коллективом нашего года за призовые места. А старшим тренером у нас был замечательный в прошлом хоккеист Николай Васильевич Поставнин. Первый чемпион Советского Союза по хоккею в составе московского «Динамо». Он был другом Аркадия Ивановича Чернышева. Николай Васильевич порекомендовал на просмотр в «Динамо» нашу пятерку, в которой в нападении со мной играли Володя Еремин и Серега Юдин. Причем среди нас выделялся именно Юдин. Он хорошо катался, здорово бросал. Мы же были на подхвате. Помню нашу первую тренировку в Лужниках. В «Кристалле». Это был то ли 1966 год, то ли 1967-й. Тогда «Динамо» тренировалось в усеченном составе, поскольку Чернышев и часть игроков разъехались в различные сборные. За главного остался Виктор Васильевич Тихонов. И он почему-то решил оставить в «Динамо» именно меня. Возможно, увидел мое желание играть за бело-голубых. Получилось так, что перед первой тренировкой у меня коньки где-то неделю лежали на батарее. И они так засохли, что я еле в них влез. Вышел на лед – а кататься невозможно. От боли даже слезы покатились. Но раз уж попал на просмотр в такую команду, надо стараться использовать свой шанс. Через боль пытался что-то сделать. После тренировки Виктор Васильевич мне говорит: «Что-то ты как-то странно катаешься». Я ему все объяснил. «Ну ладно, – говорит, – приводи себя в порядок». Вообще Виктор Васильевич – уникальный человек. Он мне много дал. Постоянно что-то подсказывал. Однажды увидел, что я не смог подкинуть шайбу, тут же подошел ко мне, показал, как надо правильно это делать. Тихонов вообще ничего не признавал, кроме хоккея. Он постоянно возился с молодыми. Виктор Васильевич дома реже находился, чем с нами. Человек титанической работы. Поэтому и добился многого.
– Ваш партнер по команде Виктор Шилов рассказывал мне, как динамовский защитник Михаил Орехов поначалу постоянно придирался к нему и Сакееву, потому что они были самыми молодыми в команде. А как у вас в первое время складывались отношения с ветеранами «Динамо»?
– Когда я пришел в команду, у нас молодежь группкой держалась. Ветеранам мы чаще всего досаждали, когда приходили на тренировку после выходного. Видимо, каждый отдыхал по-своему. Нам же, молодым, хотелось проявить себя. Поэтому думали тогда только о хоккее. Расскажу один случай. После одного выходного мы тренировались на открытом льду. Начинается двусторонка. И Стас Петухов мне заявляет: «Чего ты тут разбегался?» И пнул еще меня. Ну а мне куда деваться? Надо продолжать играть. А он мне еще пару раз прилично двинул по лицу. Потом в углу площадки встретил, говорит: «Если будешь продолжать носиться, я тебя здесь закопаю». После этих слов, конечно, я немного подкис. А на той тренировке Александр Пашков присутствовал – вратарь «Динамо» и сборной СССР. Он мне говорит: «Ты чего скис-то? Если хочешь играть, не обращай ни на кого внимания». И я снова завелся. Петухов меня бьет, а я продолжаю. И как-то в очередной раз мы с ним схлестнулись. Я чувствую, что уже не контролирую себя. Говорю ему: «Если еще раз меня тронешь, я тебе пах порву». И клюшкой замахнулся. Видимо, у меня было столько злости в глазах, что Станислав решил от меня отстать.
– В ваше время за «Динамо» выступало много интересных хоккеистов. Один из них – Юрий Чичурин. Правда, что он мог в перерыве матча в карты перекинуться с Репсом?
– Такого точно не было. Это уже легенды. Хотя я сам тоже часто играл с Чичуриным в карты. Помню, в «Динамо» заядлыми преферансистами были Давыдов, Чинов, Зайцев и Волков. Они собирались вчетвером в одной комнате и там играли. Меня тянуло, естественно, не туда, где книжки лежат, а туда, где в карты играют. И я пытался все время пробраться в ту «заветную» комнату. Естественно, несколько раз меня оттуда выгоняли: мол, молодых не приучаем к картам. Но в какой-то момент им все-таки понадобился человек, который бы водички принес, еще что-то сделал. И я был тут как тут. Как-то раз Давыдов задерживался. А без него никто начинать не хотел. И тут я Борису Михайловичу Зайцеву предложил сыграть в буру. Он спрашивает: «А ты умеешь?» Пару раз он меня обыграл и говорит: «Что с тобой играть-то?» А я: «Так без денег неинтересно». Зайцев оживился сразу: «А по сколько?» «Да по рублику», – отвечаю. И понеслась. Я его где-то сразу рублей на восемь обыграл. Потом к нам и Юра Чичурин подключился. Когда приехал Давыдов и позвал Зайцева играть в преферанс, тот отказался: «Некогда мне, я должен отыграться». И так он отыгрывался лет восемь, наверное (смеется). Позже к нам еще и Юра Репс подключился. Так вчетвером и играли постоянно.
– Кто из вас чаще выигрывал?
– Мы с Чичуриным хорошо считали. А в буре, если вы знаете, четыре раздачи и потом уже идет разборка. Зайцев с Репсом слабо считали, поэтому мы с Чичуриным почти всегда были в выигрыше. Юра, конечно, был не только хороший картежник, но и отличный хоккеист. Да и человек замечательный. С ним всегда веселые истории приключались. Помню, мы как-то на сборах в Отепя решили в свой выходной день немного расслабиться. Сначала выпили пивка, а потом пошли на плавательную базу. Чичурин захотел научиться нырять рыбкой, поскольку все время на живот падал. И мы там с пятиметровой вышки стали прыгать. Допрыгались до того, что директор плавательной базы позвонил нашему руководству и сказал: «Уберите своих, а то они как горох с вышки сыплются». Когда на следующий день Чичурин посмотрел на вышку, не поверил собственным глазам: «Неужели я оттуда прыгал?» К сожалению, Юру сгубило то, что у него тесть работал на химзаводе, и дома постоянно был спирт. Чичурин приходит на тренировку вроде нормальный, а как воды выпьет, так… А ведь Юра был лучшим партнером Мальцева. Когда шайба была у Чичуры, то Малец уже знал, что в нужный момент он получит передачу точно в крюк. Их тройка с Белоножкиным здорово играла. Хотя с Мальцевым, конечно, любой мог заиграть. Я это на себе почувствовал. Меня поставили к нему и Белоножкину в сезоне-1975/76, после того как я вышел из госпиталя. И я тогда 18 шайб забросил. С Мальцевым было играть одновременно и сложно, и легко. Если ему вовремя не отдашь, то, конечно, услышишь много «интересного» о себе. Мы с Белоножкиным перед игрой договаривались: «Нам надо сразу дать Мальцеву возможность забить». Когда Саша забивал, он сразу раскрепощался: уже нас не критиковал и щедро одаривал нас своими фирменными передачами.
– А что за история с госпиталем?
– У меня возникли серьезные проблемы со здоровьем. Защемление нерва было, еще и грыжа. В госпитале пролежал 40 дней. Мне все это время делали блокады. Но ничто не помогало. Меня там уже чуть ли не симулянтом обзывали. В итоге предложили сделать операцию. Но меня Саша Пашков отговорил, сказав, что если операция пойдет не так, вообще можно остаться инвалидом. Я выбрал другой путь. Стал закачивать спину. Хотя меня и предупреждали, что это рискованный вариант. Но мне тогда было 26 лет. Хотелось продолжать играть в хоккей. И я смог вернуться на площадку. Перестал подволакивать ногу. Чувствовал себя нормально.
– Тем не менее сезон-1976/77 стал для вас последним. Почему?
– Перед тем сезоном я отгулял отпуск. Продолжал во время него закачивать спину. Начался чемпионат. Я смотрю, меня уже в четвертом звене держат, в пятом. На игру перестали ставить. Я терплю, продолжаю работать. И тут вдруг меня Юрзинов к себе вызывает, который сменил Аркадия Ивановича на тренерском мостике в «Динамо». Владимир Владимирович начал издалека: «Ну как здоровье?» Отвечаю, что все нормально. А он мне говорит: «Вот ты можешь не попасть в первую сборную в этом сезоне». А я и так никогда в ней не был. Только однажды, в 1974 году, на сборы вызывался, когда наша команда готовилась к играм с ВХА. В конце своей речи Юрзинов спрашивает: «А не пора ли тебе заканчивать с хоккеем?» Его слова для меня были как обухом по голове. Отвечаю: «Ну если вы так считаете, я могу и закончить».
– И что было после хоккея?
– У меня вообще-то были приглашения в другие клубы. И в «Крылья» звали, и в «Спартак». На периферию приглашали. Там тогда большие деньги платили. Я раздумывал над этими предложениями, пока не встретился с Владимиром Алешиным, с которым мы вместе еще в «Серпе» тренировались. «Если хочешь мой совет, – сказал он, – надо заканчивать с хоккеем и куда-то устраиваться. В хоккее ты еще максимум года два-три поиграешь – и все. А если, не дай бог, что-то со спиной случится?» А меня как раз в то время Валерий Сергеевич Сысоев, тогдашний зампред московской организации «Динамо», к себе вызывал. Сказал, что есть предложение из Комитета государственной безопасности. Я тогда задумался над этим. А позже на одной из тренировок я встретил в коридоре Сысоева, который представил меня Гению Евгеньевичу Агееву, тогдашнему секретарю парткома КГБ. Валерий Сергеевич ему сказал, что я хотел бы поработать в комитете. Агеев воскликнул: «О, такие ребята нам нужны!» А чтобы попасть в органы, надо было состоять в партии и иметь высшее образование. С образованием проблем не было, но я тогда был только кандидатом в члены партии. И надо было еще полгода ждать. А как раз в то время со мной произошла неприятная история. Мы откуда-то утром с командой прилетели, а на вечер у нас была назначена тренировка. И мне приятели позвонили, предложили вместе пообедать. Это было на автовокзале на Щелковской – там пивной бар был хороший. Среди этих приятелей оказался и мой уважаемый друг Володя Викулов, знаменитый нападающий ЦСКА и сборной СССР. Я сказал, что мне надо вечером на тренировку. Решили, что по кружечке выпьем и разбежимся. Но там все в итоге шампанским закончилось (смеется). На тренировке чувствовал себя не очень хорошо. А Юрзинов в то время был где-то со сборной. За старшего Киселев оставался. Он на меня смотрит и спрашивает: «Ты что это спотыкаешься?» «Да с коньками какие-то проблемы», – отвечаю. Но его, конечно, обмануть не удалось. Киселев меня выгнал с тренировки. Я пошел в душ. Потом иду по коридору, а навстречу мне Давыдов. «Ты что так рано закончил?» – спрашивает. «Да что-то, – говорю, – у меня голова разболелась». И Давыдов мне: «Да, вид у тебя какой-то усталый, сходи к врачу». Когда Юрзинов вернулся в команду, меня по полной пропесочили. Вызывали в партком. Грозились приостановить кандидатский стаж. Но в конце концов решили ограничиться только взбучкой. А к тому времени меня уже тренером определили в школу. Я месяца три-четыре занимался с мальчишками. Мне это дело понравилось. Я даже подумал, что, может, стоит тренером остаться. Но комитетская машина уже была запущена. Оказывается, шла проверка, чтобы меня взять на работу в органы. Отступать уже было некуда.
– У вас какое звание было в «Динамо»?
– Младший лейтенант. Но в органах я уже был лейтенантом, и там мне сразу дали должность оперуполномоченного. Это было исключением из правил.
– Работа была интересная?
– Да. И люди работали там замечательные. На первых порах мне, конечно, сложно пришлось. Я ведь привык к режиму: тренировка, обед, сон, опять тренировка. Здесь же было все иначе. Год я где-то промучился. Особенно после обеда спать хотелось. Но потом организм перестроился. Поначалу меня направили во Фрунзенский райотдел Комитета госбезопасности по Москве и Московской области. По линии «розыск госпреступников». Приходилось читать большие тома, анализировать информацию, на водить различные справки. Наш отдел возглавлял Ионов Валентин Яковлевич. Генерал-лейтенант. Он стал позже одним из руководителей 15-го главного управления, которое занималось обеспечением безопасности особо важных правительственных объектов. Валентин Яковлевич – замечательный человек. Сам играл в футбол, хоккей. Легкой атлетикой занимался. И подбирал себе таких же спортивных ребят.
– Сколько вы проработали в том рай отделе?
– Пять лет. После розыска госпреступников стал заниматься контрразведывательным обеспечением творческих коллективов. У меня были в оперативном обслуживании ансамбль Игоря Моисеева, хор Пятницкого, оркестр Осипова, музыкальный театр Станиславского и Немировича Данченко.
– В чем заключалась ваша работа?
– В то время было много измен в творческих коллективах. Многие побежали за границу. У меня на связи было около 20 помощников. Можно сказать, осведомителей. Но это были порядочные люди, которые старались не очернить кого-то, а просто рассказать, какая складывается ситуация в коллективе. Все же были выездные. И поэтому перед поездками за границу шла серьезная работа. Я близко познакомился с Игорем Александровичем Моисеевым. С Евгением Федоровичем Светлановым. Можно сказать, что был с ними в хороших отношениях. Как-то даже Валентин Яковлевич Ионов на одном из совещаний сказал, что Титов нашел общий язык с Моисеевым, человеком непростым. Скажу вам, что единственным коллективом, откуда никто не сбежал, был как раз ансамбль Игоря Моисеева. Знаете, у нас в органах были люди, которые, чуть им что-то накапают, быстрее старались донести руководителям. Ионов же мне всегда говорил, что главное – не загубить человека, а помочь ему. Если он ошибся – поправить. Если где-то заблуждается – подсказать, как лучше выйти из создавшегося положения. А уж карать – это последнее дело. Вот такими были принципы Фрунзенского райотдела.
– Куда вас забросила судьба после него?
– Я оказался в московском управлении КГБ. И стал заниматься контрразведывательной работой в Московском государственном университете имени Ломоносова. Дело в том, что когда КГБ возглавил Виталий Васильевич Федорчук, перебравшийся в Москву из Киева, он поинтересовался, почему все остальные университеты находятся в ведомстве московского управления, а МГУ обслуживает центр – 5-е управление. И дал команду переподчинить университет Москве. Для работы с МГУ было собрано со всей столицы десять человек, в том числе и я. И закипела работа. Благодаря нашей деятельности многие руководители в комитете стали получать по загривкам. А мы тогда не знали, что в МГУ очень много было родственников (особенно детей) высших чинов государства. Мы же работали, невзирая на лица. Вызывали многих на профилактические беседы. И пошел слух по Москве, что собираются чуть ли не разгонять МГУ. Нас вызвали к себе руководители, вздрючили по полной и сказали, чтобы без предварительной проверки ни на какие беседы никого не приглашать. А мы уже успели к тому времени завести штук 20 уголовных дел. Правда, вскоре Федорчука на посту главы КГБ сменил Виктор Михайлович Чебриков, и было решено снова отдать МГУ 5-му управлению. Мол, ребята из московского отделения слишком борзые попались.
– А какого характера были уголовные дела?
– Кто-то подозревался в попытке бегства за границу, кто-то проходил по делу о порче оборудования. Некоторые высказывали критические замечания по отношению к существующему строю, занимались изготовлением и распространением самиздата. Все это мы тщательно расследовали.
– Как развивалась дальше ваша карьера?
– После МГУ я попал на «Мосфильм». Стал оперативно обслуживать эту киностудию. Она, кстати, занимала
– Интересная у вас получилась карьера после хоккея.
– Это точно. Даже интереснее, чем хоккейная. В 1986 году меня перевели в 1-е главное управление КГБ – нынешнее СВР. Поначалу я попал в дежурную службу. Потому что иностранного языка не знал. Туда, кстати, меня порекомендовал Володя Басалаев, бывший футболист московского «Динамо». Мы с ним вместе закончили карьеру, после чего он сразу пошел на работу в 1-е управление. После того как я стал начальником отделения, а затем и заместителем начальника секретариата, у меня начались командировки. Это было очень интересное время. Я познакомился с удивительными людьми, которые знали по несколько языков. Мне довелось встречаться с Владимиром Александровичем Крючковым, Вячеславом Ивановичем Трубниковым, Евгением Максимовичем Примаковым, у каждого из которых я почерпнул что-то важное и полезное для себя. О любом из них можно рассказать много хорошего. Все они были личностями. Я пользовался уважением у начальника разведки Леонида Владимировича Шебаршина. Был его помощником по многим вопросам. Вместе с ним шесть раз ездил в командировки в Афганистан. При чем не только тогда, когда там были наши войска, но и после их вывода.
– В переделки какие-нибудь попадали?
– Случалось. Когда мы ездили туда, чтобы выручить наших ребят из плена или договориться с главарями моджахедов об их выдаче, вообще было непонятно, откуда ждать угрозы. В то время в Афганистане появилось очень много руководителей. Они делили власть. Пальнуть могли с любой стороны. Помню один курьезный случай. Мы ехали из провинции Герат на аэродром. Вся документация была на мне. По своим каналам мы получили информацию, что, возможно, на нас будет совершено нападение. А с нами в той поездке оказался и глава советских пограничников Вадим Александрович Матросов. Замечательный человек. И вот я предупреждаю его помощника о возможной диверсии. А тот: «Да ладно. Мой ничего не боится». Своего руководителя, Шебаршина, я тоже предупредил, сказав, что в случае опасности он должен сразу запрыгнуть в бронетранспортер. А мы ехали на военных уазиках. Впереди колонны шли два танка. И вдруг нас начинают обстреливать из минометов. Шебаршин пересаживается в бронетранспортер, а я вытаскиваю все кейсы и чемоданы из уазика, собираясь последовать за Леонидом Владимировичем. Выскакиваю из машины и вижу такую картину: Матросов в один момент прыгает в открытый люк бронетранспортера, только пятки сверкают. Шебаршин кричит: «Михаил, сюда!» А Матросов закрывает люк, и бронетранспортер дает по газам. А тут и уазик мой уезжает. Я в последний момент успел в него запрыгнуть. Два танка впереди сразу веером разошлись и сумели шугануть нападавших… А один раз мы попали под обстрел в посольстве СССР в Афганистане. Нас как начали из «Града» накрывать... Мы даже до бомбоубежища не успели добежать. Спрятались под карнизом.
– За время вашей работы в органах вам приходилось встречаться со многими интересными людьми. Какая встреча наиболее памятна?
– Наверное, с министром государственной безопасности ГДР Эрихом Мильке. Он возглавлял спецслужбу больше 30 лет! Мы приехали на виллу, где должна была состояться встреча с главой «Штази». Ему на тот момент было 80 лет. Ждали его около часа. Народ уже стал подкисать. А я думаю: «Сейчас приедет какой-нибудь старичок, пару слов скажет, и все разъедутся по домам». Но не тут-то было. В комнату влетел такой боровичок... На входе висел гонг в виде тарелки. Он как дал по ней! «Извините, – говорит, – что так долго меня ждали. Все за стол». И как начал тосты произносить, всех всколыхнул. Потом наша делегация выстроилась для представления. Мильке к каждому подходил, жал руку. А передо мной стоял Геннадий Федорович Титов, бывший представитель КГБ в Германии, позже возглавлявший контрразведку страны. Когда дошла очередь до меня, Мильке спросил Геннадия Федоровича: «Это твой брат?» Тот только открыл рот для ответа, а министр госбезопасности ему уже: «Ладно, пусть будет братом».
– Как же вы снова оказались в московском «Динамо»?
– Моя служба в СВР закончилась в 1996 году. После провала ГКЧП в 1991 году руководителя разведки Шебаршина убрали. Он, кстати, после того, как сняли Крючкова, два дня исполнял обязанности главы КГБ. Из-за тех событий и у меня возникли проблемы по службе. Дело в том, что я, как один из руководителей аппарата, организовывал встречу путчистов на нашей «вилле» на Профсоюзной. Помню, тогда еще плохо стало премьер-министру СССР Валентину Павлову, и мы для него искали необходимые таблетки. После тех августовских событий нас стали вызывать в прокуратуру, пошли обыски. Искали, разумеется, крайних. Но я в итоге остался. Пришел новый глава внешней разведки – Примаков Евгений Максимович. Отношения с ним сложились нормальные. Меня порекомендовали на должность руководителя аппарата. Но я на нее не прошел. Потом еще возникает вариант с назначением – опять мимо. Я навел справки, поскольку уже связями оброс. Кадровики мне сказали, что напротив моей фамилии стоит «зуб». Из-за событий 1991 года. В общем, мне дали понять, что никакого продвижения по службе у меня не будет. А тут меня попросили съездить с командой мастеров «Динамо» в Финляндию. Вместе с Давыдовым и Голубовичем. Там пообщались хорошо. А Давыдов как раз собирался в Германию, чтобы тренировать одну из местных команд. Все начали Виталия Семеновича подкалывать: «На кого ты нас бросаешь?» А Давыдов отвечает: «А что, Титов же есть. Он может быть начальником команды». Но это вроде все было сказано в шутку. Однако через несколько месяцев мне позвонили из «Динамо» и спросили, что я надумал. Позже встретился со Стеблиным, и мы обо всем договорились. Так я стал начальником команды. Потом был президентом клуба, генеральным менеджером. А в 2007 году я стал пенсионером российского значения. Мне сказали, что не видят меня в динамовской системе. Такое слышать, конечно, было очень обидно. Но вот прошло время, и меня пригласил в «Динамо» Андрей Николаевич Сафронов. Большое ему за это спасибо. Кстати, в свое время он меня приглашал в ХК МВД начальником команды, но я тогда отказался, честно сказав, что я динамовский человек.
– Расскажите немного о вашей семье.
– Мою супругу зовут Алла Алексеевна. Мы с ней познакомились в 1973 году. Поженились в 75-м. У нас два сына. От них у меня внучка Машенька, которой сейчас шесть лет, и внучок Миша. Ему два с половиной года. Возможно, он тоже когда-нибудь станет спортсменом, который воплотит в жизнь несбыточные мечты деда стать хорошим хоккеистом (улыбается).
– У вас очень богатая биография. Никогда не хотели книгу написать?
– Нет. Это не мое. К тому же я не настолько интересный хоккеист был, чтобы нашлось много желающих прочитать обо мне книгу. В «Динамо» и так много замечательных игроков. Вот о них пусть и пишут. А мы были тем удобрением, на котором росли наши хоккейные розы (смеется).
